Городской средний класс в современной России

<<назад

оглавление

>> дальше

8. Мировоззрение и ценности среднего класса

Рассмотрим, как выглядит окружающая всех нас действительность в глазах экономически активной части населения России, на что они ориентируются в своих стремлениях, и какой смысл придают тем или иным социальным явлениям.

Необходимо начать анализ этого круга проблем с фундаментальных ценностей, задающих общее отношение человека к миру, социуму и социальному порядку. Вот уже длительное время зондаж этого глубинного пласта массового сознания осуществляется нами посредством особой методики, суть которой состоит во включении респондента в ситуацию выбора между ценностными альтернативами. Список альтернатив от опроса к опросу несколько варьируется. Однако в нем сохраняется некоторое неизменное «ядро», обеспечивающее общую базу сравнения. В частности, в него всегда включались вопросы, касающиеся свободы.

Что придает смысл нашей жизни – свобода или материальное благополучие? Если вопрос о выборе предполагает жесткое противопоставление (по принципу «или – или»), то россияне в большинстве своем ставят на первое место свободу. Отметим, что распределение мнений по этому вопросу очень стабильно – на протяжении по крайней мере всего последнего десятилетия оно колебалось очень незначительно. В ходе проведенного опроса эта тенденция вновь подтвердилась, причем, по сравнению с данными трехлетней давности, зафиксировано даже некоторое повышение значимости свободы: если в 2003 году на каждых двух горожан, которые предпочли свободе материальное благополучие, приходилось трое, занявших противоположную позицию, то сейчас это соотношение приблизилось к 2:1 (точные цифры – 64 % против 35 %).

Очевидно, такая стабильность обусловлена в первую очередь тем, что распределение мнений по данному вопросу мало зависит от возраста и все время с точностью до нескольких процентов воспроизводится в младших возрастных когортах, причем такая расстановка приоритетов (свобода важнее материального благополучия) отмечается практически во всех основных категориях активного городского населения. Однако чем лучше социальное положение и чем выше образование и уровень доходов, тем сильнее осознается ценность свободы. Вот почему в группе, которую мы отнесли к собственно среднему классу, свободу поставили выше материального благополучия уже практически трое из каждых четырех опрошенных. Это примерно на 10 % выше, чем в среднем по выборке.

Вероятно, Россия не слишком отличается в этом отношении от большинства других европейских стран. Однако формальные аналогии могут легко ввести в заблуждение, если упустить из вида то своеобразное смысловое наполнение, которое русский менталитет может придавать понятию свободы. Несомненно, многие россияне практически ничем не отличаются в этом вопросе от типичного «среднего европейца», для которого свобода реализуется в первую очередь в соотношении политических прав и обязанностей. Доля тех, кто рассуждает именно так, значительна: в нашей выборке она составила примерно 45 %. Однако больше половины опрошенных все же предпочли иной вариант ответа, интерпретирующий свободу в смысле личной независимости: «Свобода – это возможность быть самому себе хозяином». Вопреки ожиданиям, какой-либо четкой корреляции между интерпретацией свободы в «западном» смысле и факторами модернизации не обнаруживается. Во всяком случае, по мере укрупнения типа поселения и движения вверх по шкале доходов усиливаются позиции не этой, а противоположной ей точки зрения.

Данные проведенного исследования позволяют характеризовать российский городской социум наших дней также, как общество, с довольно рельефно выраженной индивидуалистической тенденцией. Прежде всего, это выражается в стремлении к личностному самовыражению и индивидуализации жизненных стилей. Естественно, что наиболее сильно выражено это стремление у молодежи: так, в самой младшей возрастной когорте (до 21 года) количество считающих, что быть яркой индивидуальностью привлекательнее, чем традиционно «жить, как все», перевалило за 70% . Преобладание этой установки у россиян сохраняется примерно до 40 – 45 лет, затем значение соответствующего индикатора медленно снижается, оставаясь при этом все же достаточно высоким (даже в самых старших возрастных группах оно выше 40%, что обеспечивает общий перевес приверженцам яркой индивидуальности и по выборке в целом). Важно, что культивирование индивидуальности представляет собой не чисто поколенческую, а социальную ценность, связанную, в первую очередь, с уровнем образования и профессиональным статусом. В социокультурной среде СК соответствующая установка выражена сильнее, чем на его «периферии», а там, в свою очередь, сильнее, чем по выборке в целом. «Шаг разрыва», впрочем, невелик и составляет в каждом случае всего около 5 %. Это говорит о том, что в городском социуме в целом уже заложена достаточно прочная и широкая «база индивидуализации», к которой нынешний виток модернизации не так уж много и добавляет.

Далее надо отметить, что, несмотря на все разочарования последних лет, в российском социуме сложилось осознание ценности и продуктивности личных усилий каждого, которое питает настроения социального активизма. Большинство горожан заявляют себя приверженцами принципа опоры на собственные силы и вознаграждения каждого в соответствии с мерой его личных достижений. Причем важно, что данный принцип выражает себя не только в локальных моральных вердиктах, но и в том, что можно назвать жизненной философией народа, в его обобщенных представлениях о более или менее важном. Ныне без малого 70 % жителей российских городов, которых по совокупности социальных признаков можно отнести к среднему классу, и около 60 % горожан в целом считают, что равенство возможностей для проявления личных способностей важнее равенства доходов и условий жизни. Так что, когда вполне дееспособные и обладающие достаточной квалификацией горожане выражают свое недовольство жизнью в «новой» России, они, как правило, критикуют сегодняшнюю действительность не с позиций «коммунизма распределения», отстаивающего право всех граждан на «одинаковую миску жидкого супа», а напротив: здесь выражена прямо противоположная точка зрения – нежелание оплачивать процветание всевозможных паразитических надстроек, благосостояние которых лишь имитирует «вознаграждение достойных», а на самом деле основано на хорошо известных с советского времени принципах государственной «распределительной» экономики, только взятых как бы с «обратным знаком».

В общем и целом россияне склоняются к тому, что трудности и неблагоприятно складывающиеся тенденции можно переломить личными усилиями и способностями, трудом и борьбой за свои права и интересы. Во всяком случае, это касается материального благосостояния. Больше половины респондентов, а в составе СК свыше 60 %, согласны с тем, что оно, в конечном счете, зависит от них самих, тогда как считающие, что от них в сущности ничего не зависит и все определяет объективно складывающаяся в стране экономическая ситуация, в выборке оказались в меньшинстве. Естественно, что предпочитающих просто «плыть по течению» и сегодня достаточно много. Однако доля тех, кто придерживается альтернативных этому стратегий целенаправленного формирования своего будущего, все-таки больше: в общем массиве полученных ответов доля тех, кто выступает за пассивное приспособление к обстоятельствам и не хотел бы тратить силы на борьбу с ними, составила примерно 44%, в то время как противоположную точку зрения («чтобы отстоять свои интересы и права, необходимо за них активно бороться») поддержали около 56%. Как и можно было ожидать, СК и в этом вопросе в целом активнее основной массы населения, хотя различие между его показателями и средними по выборке не столь уж и велико (в пределах 7%).

Однако по мере того, как нарастает степень отчуждения населения от политики и политиков, обусловленная осознанием невозможности сколько-нибудь эффективно воздействовать на процессы принятия решений, становится заметным один довольно характерный эффект – снижение тонуса социального активизма в центрах концентрации власти, каковыми являются в первую очередь самые крупные города и особенно обе российских столицы. Несмотря на то, что условия жизни объективно предоставляют здесь больше возможностей для самореализации, это сейчас единственный в России тип городских поселений, где «приспособиться» доминирует над «преодолевать» (49% против 51%). Наиболее динамичным в этом плане представляется население областных центров с населением в диапазоне от 250 тыс. до 1 млн. жителей. Здесь активистские установки встречаются на 12%-15% чаще, чем в столицах. Добавим к этому, что и потребность быть яркой индивидуальностью в таких городах оказалась более высокой – 60%-62 % против 52% в мегаполисах (см. рис. 34 и 35).

Рисунок 34

Социальный активизм разных социальных слоев, в %

Рисунок 35

Социальный активизм жителей разных типов городских поселений, в %

Что касается выбора между равенством условий для проявления способностей и гарантированным равенством условий жизни, который очень важен с точки зрения психологической готовности населения поддерживать весь начатый рыночными реформами проект «общества достижений», то социальная среда огромных городских агломераций оказалась даже несколько более склонной к уравнительному консерватизму, чем небольшие города (до 100 тыс. населения). Лидирующие по основным параметрам динамизма населения «среднекрупные» областные центры оторвались в этом отношении от крупных и сверхкрупных (свыше 1 млн. жителей) почти на 10% (64% и 55% опрошенных соответственно). И хотя делать какие-то далеко идущие выводы преждевременно, но все же мысль о том, что на данном этапе крупные и сверхкрупные городские центры, возможно, исчерпали свою роль «локомотивов российской модернизации», а процесс, как часто выражаются, «пошел вглубь», в данном контексте, естественно, возникает.

Давно замечено, что Россия – это страна крайностей. И, отказываясь от стесняющих индивидуальную инициативу и предприимчивость ограничений советской эпохи, наши сограждане, похоже, делают это с присущим национальной ментальности радикализмом. В результате под вопросом оказался не только коллективизм, как идеология, но и солидаристские ценности, скрепляющие гражданское общество. Так, почти 2/3 опрошенных в ходе исследования осознанно ставят свои личные интересы выше общественных, тогда как противоположную точку зрения поддержали менее 36%. Почти 70% респондентов признались, что не готовы жертвовать личным благополучием даже ради спасения страны, кто бы к такой жертве их ни призывал, а около 57% не верят даже в эффективность каких-либо совместных действий в защиту своих интересов и считают, что добиться чего-либо существенного можно полагаясь исключительно на собственные силы.

Поэтому не приходится удивляться, что в российском социуме слабее, чем в других европейских странах, выражено начало самоорганизации. Не будем обсуждать сейчас молодежь, которую можно упрекнуть в социальной незрелости и эгоистическом инфантилизме – ведь с возрастом это обычно проходит. Но надо отметить, что готовность к разумному самоограничению и известной жертвенности не в равной мере проявляется в разных социальных слоях. Общая картина в целом складывается вполне в соответствии с «Политикой» Аристотеля – устойчивая основа упорядоченной социальности создается средним слоем социума, не самым богатым, но деятельным и достаточно обеспеченным.

Как это ни парадоксально, с точки зрения приверженности общим нормам морали, наименее «испорченными» являются малообеспеченные россияне, живущие в маленьких городках, тогда как их более преуспевшие сограждане и жители больших городов гораздо более склонны к цинизму, именно эти последние проявили в ходе опроса наибольшую готовность подчинять свои частные интересы общему благу. Если по выборке в целом такие настроения поддерживает менее трети опрошенных, то в среднем классе – до 40%, а в периферии – 38%. Повышение уровня доходов также коррелирует с повышением чувства ответственности за общее благо. Правда, прямо пропорциональной зависимости здесь нет. Пик (почти 43 %) приходится опять же на «средних» – на группу с душевым ежемесячным доходом 5000 – 6000 руб., потом вновь наблюдается некоторое снижение. А вот при сопоставлении разных типов поселений, еще раз подтвердился уже упоминавшийся вывод о том, что наиболее «сознательным» является население городов с населением 100 – 500 тыс. человек.

Анализируя эти различия и сопоставляя их с другими данными, можно сделать вывод, что оптимальное сочетание установок на динамичное поведение и сравнительно высокий уровень солидаристских ценностей в настоящее время наблюдается в городских поселениях, насчитывающих от 100 до 500 тысяч жителей.

Попробуем сформулировать проблему отношения между личным (частным) и общественным более радикально, переведя ее из плоскости разумного самоограничения в окрашенную совсем иными эмоциональными тонами и требующую «другой» нравственности плоскость жертвенности. Вопрос был сформулирован как предложение выбрать что-то одно из двух альтернатив: «Если авторитетные политики призовут меня во имя спасения страны пожертвовать личным благосостоянием, я готов на это пойти» или же «Я не готов жертвовать личным благополучием даже ради спасения страны». Крупные городские центры (свыше 1 млн. жителей) и в данном случае оказались на последнем месте по уровню приверженности их населения патриотическим ценностям – здесь жертвовать своим благополучием на благо Отечества согласен лишь каждый четвертый. В остальных категориях городских поселений, которые в целом мало отличались между собой в плане готовности части населения к отказу от некоторых своих интересов и притязаний во имя общего блага, произошло определенное расслоение. На общем фоне заметно выделились города с населением 250 – 500 тыс. человек, где уровень позитивного восприятия идеи патриотического самопожертвования лишь немного не достиг 40%.

Что касается СК, то, сравнительно с остальными экономически активными горожанами, он и в рассматриваемом случае продемонстрировал более высокую сознательность (на 6 % выше средней по выборке) (см. рис. 36 и 37).

Рисунок 36

Готовность к самопожертвованию различных социальных слоев, в %

Рисунок 37

Готовность к самопожертвованию жителей разных типов  городских поселений, в %

У тенденции, связанной с распространением индивидуалистических настроений, есть объяснение, которое как бы лежит на поверхности и на первый взгляд может показаться самым разумным и естественным: это следствие перехода от традиционалистского общества к современному обществу ответственных индивидов.

Однако при этом не стоит забывать, что российский индивидуализм существенно отличается от западного «стандарта» индивидуализма не только ситуативным радикализмом, но и совершенно своеобразной смысловой тональностью, восходящей в своем происхождении к ключевому для русского менталитета понятию воли как полной самодостаточности. Свобода, воплощаемая в правах и обязанностях, не мешает атомизированным, но рационально мыслящим и «ответственным» индивидам объединять свои усилия с другими такими же индивидами, имеющими те же проблемы и интересы. Свободу, переживаемую в качестве воли, тяготит усилие, необходимое для установления контакта с «другими», если, конечно, речь идет о формально-договорном взаимодействии.

Из этого можно вывести ряд характерных психологических особенностей россиян, но нам сейчас важно другое – в какой-то точке своего развития такой гипериндивидуализм неизбежно приходит к необходимости ограничивающего его принципа. Именно здесь, надо искать истоки укорененных в национальной ментальности представлений о нормальном социальном порядке. Из этого вырастает специфический российский эгалитаризм, который, если судить о нем поверхностно, кажется каким-то отрицанием индивидуальности и индивидуализма, но на самом деле является их естественным и закономерным продолжением.

Данная закономерность уже неоднократно воспроизводилась в ходе исторического развития страны. Судя по всему, действует она и сегодня. Видимо, только этим можно объяснить то обстоятельство, что наблюдаемый в последние годы рост индивидуализма на уровне личных жизненных установок и ценностей («свобода важнее материального благосостояния», «быть яркой индивидуальностью лучше, чем жить как все» и др.) уравновешивается, а может быть и нейтрализуется, совершенно противоположным процессом в плане приверженности тому или иному типу социальности: когда речь заходит не об отдельном человеке, а о социуме в целом, россияне высказываются не за общество индивидуальной свободы, а за общество социального равенства. В общем и целом первый из указанных вариантов предпочли немногим более трети наших респондентов (36%), а второй – 60%.

Причем распределение мнений по данному вопросу сильно дифференцировано в зависимости от социальных факторов. Однако в процессе анализа выявилась лишь одна категория респондентов, в которой доля приверженцев общества свободы превысила половину (54%) – это обеспеченные граждане, чей ежемесячный доход превышает 10 тысяч рублей на члена семьи.

Российский СК в целом также вписывается в эту общую картину, хотя уровень поддержки общества индивидуальной свободы здесь заметно выше, чем в остальной массе населения (48% против 35%-36%). Надо заметить, что и здесь работает в первую очередь фактор дохода. Наименьшую симпатию обществу индивидуальной свободы выразили пожилые люди – свыше 3/4 наших сограждан в возрасте свыше
50 лет эту идею отвергают и хотят жить в обстановке социального равенства. Среди молодежи до 30 лет эта позиция выражена намного слабее. Но все-таки и здесь ее поддерживает более половины опрошенных (52%-57 %).

Вопрос о том, должна ли Россия жить по тем же правилам, что и современные страны Запада, или она представляет собой особую цивилизацию, в которой западный образ жизни никогда не привьется, традиционно задавался на протяжении почти полутора десятилетий во многих наших опросах. Общая тенденция, которую выявило такое зондирование, неоднократно освещалась в печати, поэтому вкратце напомним о некоторых полученных ранее результатах. Как и ранее, прозападные настроения усиливаются обратно пропорционально возрасту и прямо пропорционально уровню благосостояния и типу поселения, но все же ни в одной из социально-демографических групп они не пересекают 50-процентной отметки. Та же картина характеризует и ситуацию со средним классом (см. рис. 38).

Анализ подсознательных эмоциональных реакций и ассоциативных рядов наших респондентов (им предлагалось выразить свое положительное или отрицательное отношение к некоторым понятиям, обозначающим явления социальной жизни и политики) показывает, что городское население России в большинстве своем весьма отрицательно относится к НАТО (по данному вопросу в совокупности получено 20% положительных ответов против 78% отрицательных) и умеренно негативно – к США: позитивное отношение к этой стране проявили 37% опрошенных, негативное – свыше 60%.

Рисунок 38

Ориентация на западный или самобытный путь развития России различных социальных слоев, в %

При этом индикатор благожелательного отношения к США у СК оказался всего лишь на 3% выше, чем в среднем по выборке, по отношению к ВТО – на 7%, по отношению к НАТО – практически таким же, как и у остальной части населения. СССР для СК однозначно привлекательнее США (67% и около 42% соответственно). Различие с прочими массовыми слоями состоит в том, что СК более благожелательно воспринимает ВТО, чем СНГ (в пользу этой организации в данном социальном слое высказались 57%, что на 10% выше, чем в среднем по выборке, в то время как СНГ кажется привлекательным только 51%-52% представителям СК).

Много говорить в этом контексте об отношении наших респондентов в возрождающейся России вряд ли необходимо – лояльность к ней чрезвычайно велика и далеко превосходит не только уровень позитивного отношения к наднациональным структурам глобального мира и лидерам глобализации, но и к собственному советскому государству. Во всех без исключения социально-демографических группах она колеблется на уровне 94%-98% (среднее значение – свыше 96%). Первое из них, обозначающее определенную географическую и культурно-историческую реальность воспринимается безоговорочно положительно подавляющим большинством населения (почти 83%, при том, что слово «Азия» вызвало симпатии только у 52%-53%). По второму результат получился заметно более скромным, не исключая и самых проевропейски настроенных групп. В целом по выборке уровень положительных реакций на термин «Евросоюз» оказался равным примерно 65%, что также на 17%-18% меньше, чем на слово «Европа».

Еще в конце 90-х годов ХХ века в рамках проводившихся нами тогда кросс-культурных сопоставлений между немцами и россиянами были зафиксированы существенные различия в переживании времени (они выявлялись при помощи метода зондирования эмоциональных реакций на те или иные понятия). Если в первом случае наиболее значимой точкой для большинства опрашиваемых оказалось настоящее, то во втором – будущее. Понятно, разумеется, что модель восприятия времени модифицируется конкретными условиями, в которых живет тот или иной человек. Однако с этими необходимыми поправками общая тенденция прослеживается вполне отчетливо. Определенные данные, проливающие дополнительный свет на особенности «чувства времени» у россиян вообще и российского СК в частности, были получены и в ходе проведенного исследования. Тенденция, выведенная на основании данных по выборке в целом, состоит в том, индикаторы позитивного отношения равномерно возрастают от прошлого к будущему: 74% – 77% – 86%. По среднему классу наклон графика чуть круче (71% – 85% – 91%), т.е. и настоящее, и будущее видятся ему более благоприятными, чем остальным слоям городского населения, а вот прошлое чуть реже вызывает положительные эмоции.

<<назад

оглавление

>> дальше