Мукомель В.И., – окончил экономический факультет МГУ (1971 г.); доктор социологических наук (2006 г.); Институт социологии РАН, Заведующий сектором изучения миграционных и интеграционных процессов. Основные области научного интереса: миграционные процессы, миграционная политика,  трудовая миграция, этническая политика, национальные меньшинства, этносоциология, этнодемография. Интервью состоялось: август 2014-апрель 2015 г.

Моя беседа с Владимиром Изявичем Мукомелем началась 13 августа 2014 года и завершилась 6 апреля 2015 года, т.е. продолжалась почти восемь месяцев. Но я это не к тому говорю, что «долго или коротко», а к тому, что у меня явно было время обстоятельно знакомиться с его рассказом. Но привлекало меня в нем не фабульная сторона его воспоминаний, хотя в них много интересного, того, чего не было в материалах интервью с другими социологами. Меня интересовала его способность строить описание сюжета. Приведу три примера.

Вот он вспоминает ситуацию из жизни отца: «Выгоняли из партии и отца. Будучи в кабинете секретаря горкома и услышав сообщение об аресте Берии он воскликнул: “Не может быть!”. За недоверие к политике партии – мгновенно. Восстановили, но нервы потрепали. Может памятую об этих эксцессах никогда не стремился и не состоял…». О влиянии школы: «Что мне дала школа? Друзей, окружение, - то, что один выдающий социолог обозначил как «общественный конвой» – изменяющуюся в течение жизни личную сеть, в окружении которой мы идем по жизни». О послестудченческой работе в Хабаровске: «Но время-то было дремуче-советское. Нас посылали на уборку – и мы, собирая капусту, подсчитывали ее себестоимость, исходя из нашей зарплаты и производительности труда. Получилось около 20 рублей за килограмм – при том, что в магазине она стоила 12 копеек. Дури было много: институт заказал карты в Канаде, а когда они прибыли, на них поставили гриф секретности».

С одной стороны, здесь все коротко, с другой, - все как бы закончено, трудно подцепиться с новым вопросом. Возможно, кто-либо и не обратит внимание на «зрительность» производимого Мукомелем дискурса, но я многое воспринимаю как набор легких, карандашных набросков картины его жизни. Допускаю, что мое отношение ко многому обусловлено близостью наших жизненных опытов, ведь я лишь на восемь лет старше его, и многие общественные события, элементы повседневности, даже люди, о которых он пишет, мне знакомы. Но не только этим.

В рамках развиваемой мною концепции поколений Владимир Мукомель относится к старшему слою четвертой когорты советских / российских социологов, тех, кто родился в 1947–1958 годах. Я не ставил перед собой такой задачи, но оказалось, что именно это сообщество социологов наиболее богато представлено в коллекции проведенных интервью. Беседа с Мукомелем стала 29-й, так что у меня есть возможность разместить рассказанное им в пространстве событий, образованных воспоминаниями достаточно большого числа представителей его профессионально-возрастной когорты. А это означает, что траекторию жизни и вхождения в социологическое сообщество Мукомеля можно видеть не только саму по себе, но ансамбле с жизненными путями других исследователей этой когорты. Таким образом, процесс восприятия мною биографии Мукомеля – это не простое «узнавание», но узнавание, пронизанное воспоминанием и собственных жизненных дорог, и биографий моих собеседников, относящихся к четвертому поколению.

Интересно, зримо описание Мукомелем студенческих лет на экономическом факультете МГУ. Однако для понимания истории становления нашего профессионального сообщества важно иметь в виду, что его рассказ дополняет и может быть дополнен воспоминаниями других выпускников этого университета, позже влившихся в четвертое поколение советских / российских социологов. Большинство из них – философы: Козлова Л. А., Локосов В. В., Омельченко Е. Л., Руткевич А. М., Тарусин М. А., Тихонова Н. Е.; двое – психологи: Давыдов А. А. и Чирикова А. Е., еще двое: Полетаев А. В. и Чепуренко А.Ю. – экономисты; Савельева И. М. – закончила исторический факультет и Семенова В. В. – факультет журналистики.

Но и это не всё, есть еще выпускники МГУ среди моих собеседников. Они учились на разных факультетов и относятся к разным поколениям. Опять же большинство – философы: Артемов В.А. (II), Ионин Л.Г. (III), Колбановский В.В. (I), Лапин Н.И. (I), Подвойский Д.Г. (VI), Федоров В.В. (VI). Кроме того: экономисты Заславская Т.И. (I) и Никулин А.М. (V), историки Тощенко Ж.Т (II) и Травин В.И. (III), математик Толстова Ю.Н (III).

Если отметить, что я изучал и описывал биографии пяти социологов-выпускников философского факультета МГУ: Батыгина Г.С. (IV), Грушина Б.А. (I), Капелюша Я.С. (III), Левады Ю.А (I) и Раббота Б.С. (I), то открываются заманчивые возможности для изучения «особой» группы российских социологов, объединенных принадлежностью к московскому университету. Что нас ждет на этом пути? Если характер, тип образования, место обучения как пребывание формирующейся личности в определенной гражданской и интеллектуальной среде, действительно детерминируют жизненный, профессиональны путь человека, то много интересного.

По мере освоения накапливаемых материалов и узнавания специфики IV поколения возникало несколько названий этого сообщество. Одно из первых «дети социологов первого поколения». В начале исследования были интервью с двумя «истинно» детьми – Еленой Здравомысловой и Николаем Ядовым. Недавно была завершена еще еще одна беседа, с Алексеем Руткевичем. Но очевидно, что характеристика «дети социологов первого поколения» имеет богатое социокультурное значение, которое распространяется на всю четвертую когорту. И в этом смысле всегда будет справедливым еще одно имя этой страты российского социологического сообщества - «Первое послевоенное».

Разрабатывая еще одну классификацию поколений, я назвал четвертую когорту «спасенными перестройкой», имея в виду то обстоятельство, что горбачевские начинания расширили горизонты возможного для тогдашних 30–35-летних социологов. Пришло то, на что они не могли надеяться в период застоя с его устоявшейся предметностью поисков, идеологической заданностью анализа социальных процессов, сложностью публикации результатов, оторванностью от многих тенденций, развившихся в западной социологии. В 2011 году я провел небольшой опрос представителей IV поколения с целью выявления их отношения к названию «спасенные перестройкой». Из одиннадцати человек 10 в той или иной степени согласились с ним. Лишь один из опрошенных не увидел в перестроечных преобразованиях позитивного влияния на свою профессиональную жизнь: «Нет, я себя к поколению, спасенному перестройкой, не отношу. Все, что я получила в плане профессиональном и научном, я получила в советскую эпоху: встречи с ведущими учеными, школы молодых ученых, конференции в пространстве всего Союза».

Без комментариев приведу несколько фрагментов из интервью с А.М. Руткевичем, проведенном в феврале-марте 2015 года. Вот его ответ на вопрос о том, как случилось, что он не ограничился чтением иностранной научной литературы «для себя», но занялся переводом: «Много стал переводить только в эпоху “перестройки”. Ранее тексты большинства западных мыслителей не переводились, мешала идеология». Далее я спросил Руткевича, сделала ли перестройка более свободным выбор исследовательских тем, освободила ли от самоцензуры, расширила ли методологические горизонты. Приведу его ответ полностью: «Естественно, как и многие другие учёные, я получил свободу писать без оглядки на партийные органы, говорить то, что думаю, просто-напросто посещать другие страны. В 1986 году я отправился на стажировку во Францию, причём я точно знаю, что до этого на мои поездки за границу был наложен запрет. Об этом мне сказал другой стажёр, которого поэксплуатировали чиновники Министерства образования: он видел мое дело, на котором красовалось: “не пущать”. За пару лет до этого меня даже на Кубу не пустили (приглашали из тамошнего Института философии). Диссидентом я не был, но в разных компаниях говорил то, что думал, а уши бывают даже у стен. Видимо, с перестройкой была дана команда с ряда людей запрет снять. Восемь месяцев я пробыл в Париже (Сорбонна – 1), прочитал немалое число книг и статей, познакомился с рядом коллег, посмотрел Францию». На мой вопрос, в какой мере его «спасла перестройка, Руткевич заметил: «Не думаю, что меня перестройка “спасла”. В отличие от многих моих друзей и знакомых, я не спился, не ушёл в дворники-диссиденты, наконец, мог заниматься осмысленным делом – учить студентов Аристотелю и Канту. Границы самовыражению, самоцензура были привычны. Позднесоветский мир был для меня тошнотворным, но всё же кровавым он не был».

Относительно недавно я впервые попытался описать доминантные функции различных поколений социологов. Первым трем из них были – соответственно – приписаны следующие функции: «Конституирование социологии как самостоятельной науки», «Расширение предметного поля исследований», «Развитие эмпирических методов». Четвертому поколению, вступавшему в профессию в годы застоя, по моему мнению, история предназначала «Сохранение достигнутого, испытание нового». В материалах интервью легко обнаруживается, что все сделанное сверх этого, - влияние перестройки.

Рассказанное Владимиром Мукомелем соотносимо с теми особенностями IV поколения, которые зафиксированы в его различных именах. Его родители не были социологами или гуманитариями, они были «простыми инженерами» и работали как и большинство штатского населения Севастополя в «почтовом ящике» – на одном из крупнейших предприятий, занимающегося электрооборудованием судов. Но знакомство Владимира с социологией состоялось в 1967 году, о ней студентам рассказывали один из ярких представителей первого поколения отечественных социологов И.С. Кон и один из зачинателей изучения социальной структуры и общественного сознания Ю.Н. Козырев. К тому же, Д. И. Валентей, увлекший студента Мукомеля проблемами демографии, в современных понятиях, был не только экономистом, но и социологом, в центре внимания которого находились социальные вопросы динамики населения.

Начало 90-х было сложным, в описании Мукомелем того времени просматривается иллюстрации слов Руткевича: «Надо было выживать, наш замечательный ЦНИИПГрад устремился в неведомое с прогнозируемым концом, и я ушел в бизнес – точнее не совсем в бизнес, а вроде того <…> мой однокурсник <…> пригласил меня своим заместителем в аналитический центр одной нефтяной биржи. Это был неописуемый эксперимент – никому ничего не было нужно, деньги делались из воздуха и туда же со свистом улетали. Долго так продолжаться не могло, и после некоторых проблем со здоровьем, выйдя с больничного, я оказался у разбитого корыта: с биржи меня уволили, заработков не было. Я – безработный <…> Терять друзей приходилось каждый год – кто спился, кто замерз, кто как завершал свой жизненный путь…».

Потом началась серия пертурбаций, друзья пригласили Мукомеля в Рабочую группу члена Президентского совета Эмиля Паина. Ему приходилось решать новые аналитические и прогностические задачи. В середине 90-х в стране обострилась вынужденная миграция; она стало основной исследовательской проблемой Мукомеля. Но в конце 1990-х он второй раз оказался безработным и пришел в Институт социологии. Проблем с трудоустройством не возникло, но в отделе кадров его уверили: лучше пока не оформляться на работу, т.к. пособие по безработице в несколько раз больше зарплаты ученого. Он оформился лишь когда пособие по безработице сравнялось с его зарплатой; это произошло в конце 2000 года.

Если рубеж веков считать моментом вхождения в социологию Мукомеля, то для представителя его профессионального поколения это будет «поздним стартом». Но в действительности уже его дипломное исследование (1971 г.) было социологическим. Приведу его слова: «При выборе темы диплома я взбрыкнул и сменил как географию, так и акценты: дипломная работа была посвящена экономико-демографическому развитию Австралии. Самым парадоксальным образом именно эта тема помогла мне осознать значимость миграции не только для экономического и демографического, но и социального развития территорий, понять значимость проблем интеграции». А это означает, что в социологию он пришел заметно раньше многих представителей его профессионального поколения.

Сегодня – 10 мая 2015. 70-летие Победы, вчера в России состоялся грандиозная гражданская акция - «Бессмертный полк». Присоединимся и мы к ней...

Анализ значительного числа интервью, проведенный в 2010-2011 годах, показал, что память о войне – общая, и при этом – у каждого своя. Тогда я изучал лишь материалы бесед с социологами первых четырех поколений, теперь у меня есть основание говорить о том, что война присутствует и в памяти молодых социологов, т.е. память о ней – всеобщая. Приведу воспоминания не только Владимира Мукомеля, но еще нескольких моих собеседников, интервью с которыми состоялись в последние месяцы:

Бакштановский В. (III поколение): «В 1942 году осенью отец ушел на фронт. И хотя я родился в июне 1942 года, конечно я его не помню. У меня есть письмо от отца с фронта, где он пишет и маме, и моей сестре Ире, спрашивает про мое здоровье, беспокоится о нем. <…> Других документов из фронтовой переписки у меня нет. Как мне рассказывала мать, отец погиб под Сталинградом, во всяком случае его часы маме переслали с таким адресом. Но недавно я нашел информацию о том, что отец похоронен в братской могиле Святогорского некрополя, у города Славянска. На сайте некрополя написано, что сержант Бакштановский Иосиф Борисович похоронен в братской могиле.

Безуглова М. (V поколение): «Мой дед по линии отца, Владимир Павлович Чернов, родом из города Юрьевец Ивановской области. Он работал агрономом в разных районах Ивановской области, а перед войной перебрался с семьей в город Иваново, где служил начальником областного сортового управления. Дед погиб во время Великой Отечественной Войны: сначала был ранен под Харьковом, а потом пропал без вести под Сталинградом.

Гавра Д. (IV поколение): «Своим отцом, Петром Дмитриевичем Гавра я горжусь не меньше. Он участник войны, прошел сталинские лагеря, не сломался. На первый курс поступил в 18 лет, а на второй – в 32 – после лагеря. А уже к 45 – зам. Главного конструктора, потом Главный конструктор. На его счету – двигатели к баллистическим ракетам и истребителям, ордена, Государственные премии».

Дука А. (V поколение): «Дед прошел Финскую войну, но пропал без вести в Отечественную под Ленинградом. Один из его братьев также погиб на войне, другой побывал в немецком лагере, откуда бежал. Старший же брат не воевал по возрасту и здоровью (но он участвовал в Первой мировой), был в оккупации в Днепропетровской области. Брат бабушки закончил танковое училище, погиб под Москвой. Вся семья бабушкиной сестры погибла в блокаду. Сама бабушка всю блокаду проработала в Ленинграде, жила на Тверской улице, рядом со Смольным. Мама в 1942 г. была эвакуирована, вернулась после войны. Рассказы о блокаде я слышал много раз с самого детства. Поэтому эта история – часть меня».

Карпенко О. (V поколение): «... дедушка по папиной линии погиб под Ленинградом во время войны. Бабушки во время блокады работали в Ленинграде. Папа (родился в 1938) тоже провел войну в Ленинграде, вспоминал о концертах, которые их детсадовская группа давала в госпиталях... ».

Мукомель В. (IV поколение): «Мой дед был то ли из пограничных с Белоруссии районов Украины, то ли из Украины. Судя по фамилии, кто-то из его предков имел отношение к мельникам, во всяком случае, это достаточно распространенная фамилия в Украине (правда, без мягкого знака) и этиология – на поверхности. К сожалению, он погиб рано, сорокалетним, в последние дни обороны Севастополя. Партийный работник, он был комиссаром одного из секторов обороны. И тяжелораненный, когда надежды на эвакуацию с Херсонесса таяли с каждым часом, он предпочел отдать свой пропуск на катер – понимая, что у него нет никаких шансов, - и застрелиться. Бабушка ждала его многие годы, так и осталась одна».

Никулин А. (V поколение): «Мой отец Никулин Михаил Петрович 1936-года рождения родом из центрально-черноземных крестьян Липецкой области. У них в семье было четверо детей (отец третий по счету), когда в 1941-м из колхоза на фронт призвали его отца и старшего брата, вскоре погибших на войне. Итак, осталась моя бабушка Маша с тремя детьми в то нищее и голодное военное и послевоенное время особенно для крестьян».

Рождественская Е. (IV поколение): «Отец, Родин Юрий Дмитриевич, из семьи репрессированных, его отец – бывший офицер царской армии, погибший от пеллагры в мордовских лагерях. Сам призванный на фронт, был ранен в Восточной Пруссии и потерял ногу. Будучи инвалидом, не смог реализовать свою мечту стать геологом, но с успехом закончил Одесский институт инженеров морского транспорта, экономическое отделение, и был отправлен в Рижский порт, где работал главным экономистом». А вот фрагмент рассказа о маме: «...живя в Красном Селе под Ленинградом, она ездит в Ленинград в студию Маршака и сочиняет стихи и рассказы. Все прервет война, со старшей сестрой они будут мобилизованы санитарками в армию, и это их спасет от угона в Германию на принудработы, как это случилось с матерью и младшей сестрой. Так началась военная биография моей мамы, которая пройдет блокаду в военном госпитале, будет сбивать бомбы-зажигалки с крыш в составе молодежной бригады и спасется тем, что ее перевезут по дороге жизни. Далее старшая сестра поможет ей перевестись в авиабригаду под Ленинградом, где она будет и переводчиком, и делопроизводителем, где найдет своего первого мужа, летчика».

Устинова О. (VI поколение) пишет о своем деде: «Когда ему было 17 лет, в 1944 году, его забрали на военно-морскую службу, и он попал в г. Владивосток. Он прослужил 10 лет и после демобилизации остался на гражданском флоте, где дослужился до должности капитана дальнего плавания».

Фарахутдинов Ш. (VI поколение): «Мой дедушка был из многодетной семьи в Башкирии (их было около 12 детей), и из-за нехватки денег был вынужден жить в интернате. В Сибирь он приехал со своей сестрой, которую советская власть направила для просвещения коренного населения. Здесь он вырос, получил образование (учитель истории), призвался на войну, женился и в старости умер. На войне дед был танкистом, и, говорят поменял пять танков – каждый раз получая новый взамен подбитого старого».

Филиппов А. (IV поколение) рассказывает биографию отца, социолога Фридриха Рафаиловича : «В 1943 г. его призвали в армию с третьего курса, на военной фотографии этого года он без очков, но страшно косит одним глазом. Это, впрочем, уже не было помехой. У него был хороший слух, что и определило военную специальность. Он служил радистом, потом начальником радиостанции в дивизии ПВО. В партию он тоже вступил в армии, по-моему, в 1944 г. По случайности дивизия, в которой он служил, вошла в Резерв Главного командования, стояла сначала под Москвой, в Зюзино, а потом ее перебросили в Крым. Впоследствии оказалось, что они с воздуха прикрывали Ялтинскую конференцию».

Хайруллина Н. (V поколение): «В одну из встреч мне вынесли дело моего деда, я видела его роспись под показаниями, подписи “тройки” односельчан, которые решили его судьбу и судьбу его детей, мою судьбу, в своей жизни я никогда его не видела, как и не видела дедушку со стороны отца. Он ушел на фронт, но не добрался даже до места назначения – их эшелон попал под бомбежку».