Катастрофы и массовые протесты: что у них может быть общего?

Катастрофы и массовые протесты: что у них может быть общего?

Олег Яницкий, Институт социологии РАН

Цель данного текста: попытка определения сути и границ применения понятия социальная реабилитация, которое все шире используется в ряде отраслей современной социологии и связанных с ними естественнонаучных дисциплин.

До сих пор, как в обыденном сознании, так и институционально, социальная реабилитация трактовалась в рамках парадигмы «несчастный случай—ликвидация его последствий». То есть вне общего процесса социальных изменений. В свое время П. Сорокин (1922, 2003), связав события в России 1917-20 гг. и состояние её населения термином «отрицательной селекции», внес существенный вклад в понимание связи национальной катастрофы и ее социальных последствий. Однако концепция «отрицательной селекции» П.Сорокина была ограничена индивидуальным уровнем её применения и акцентом именно на негативных последствиях революционных перемен в России в названный период.

Во времена СССР социальная реабилитация трактовалась двояко. В широком, социетальном смысле – как создание нового, советского человека. Этого предполагалось достичь посредством сочетания прямого насилия, катастрофического изменения уклада жизни (репрессии, раскулачивание, переселение целых народов) и манипуляции сознанием дезорганизованных масс. Мало кто знает, что Л. Троцкий собирался привлечь З.Фрейда и других выдающихся психологов Европы к этой работе.

В более узком, технократическом реабилитация понималась как процесс излечения и возвращения в строй раненого или шире, «пострадавшего», неважно где – на войне, на производстве или в быту. Активность пострадавшего допускалась только под надзором органов и в рамках служебных инструкций или медицинских предписаний.

Только в короткий период перестройки (1986-91 гг.) началась вместе с возрождением социально-политической активности гражданского общества действительная социальная реабилитация значительной части советских людей как личностей. Вот ее три ключевых элемента, актуальные и сегодня: свободомыслие, самодеятельность, участие в управлении обществом. Однако вскоре этот процесс был задавлен общим хаосом, дефицитом элементарных средств жизнеобеспечения, фактической ликвидацией гарантированных конституцией прав и свобод, криминальным капитализмом, откатом к директивному управлению сверху и привитием через СМИ идеологии индивидуального успеха, фактически любой ценой.

Начиная с Чернобыльской катастрофы 1986 г., советская, а потом и российская социология, занимались примерно одним и тем же: изучением поведения граждан в пост-катастрофной ситуации. Катастрофа как социальный феномен, порожденный функционированием всей социальной машины, практически не рассматривалась. С легкой руки западных коллег, большинство российских социологов занимались изучением «переходного общества» или «транзита», если употреблять западную терминологию.

К сожалению, до сих пор и российская, и западная социология катастроф обращает мало внимания, как на сложносоставную социальную ткань функционирования общества, так и на взаимозависимость  интегрированных функциональных «систем», таких как общество, индустрия, виртуальная коммуникация или индивид-среда. Как и ранее, эта социология продолжает работать в рамках парадигмы «несчастный случай—ликвидация его последствий». Эпистемологически, несчастный случай интерпретируется, как правило, как недостаток культуры производственной безопасности, а именно – интерфейса человек-машина (пользователь-компьютер). И, кажется, только в последние годы эта наука стала обращать внимание на органические недостатки самой капиталистической системы.

С моей точки зрения, процесс социальной реабилитации следует трактовать не только как лечение или восстановление тела и духа отдельного индивида, но прежде всего как процесс сопряженного восстановления и изменения к лучшему индивида и среды его обитания, среды его реальной жизни – социальной, политической, духовной. Речь идёт, прежде всего, о процессах самовосстановления. Откуда же идет импульс так понимаемого процесса социальной реабилитации и где источники его ресурсов?

Для отдельного индивида источников таких импульсов существует несколько: семейная традиция, встреча с интересным человеком, счастливое стечение обстоятельств. Но для массы людей такой импульс чаще всего дают именно катастрофы разного масштаба или, по крайней мере, резкие сдвиги в устоявшейся привычной среде обитания, так как они:

(1) выбивая индивидов из привычного образа жизни, дифференцирует людскую массу (по Сорокину): одни подчиняются судьбе и социально деградируют, а другие начинают думать, как действовать в изменившихся обстоятельствах, чтобы сохранить и приумножить свой социальный капитал;

(2) общая беда действует против культа индивидуализма и потребительского образа жизни; она сближает пострадавших, давая импульс к солидарным действиям с «другими». В частности еще и потому, что масштабные катастрофы наносят урон как риск-производителям, так и риск-потребителям (Яницкий, 2004);

(3) кроме того, исторический опыт войн, голода и других бедствий в России свидетельствует в пользу солидаризации масс и общего роста симпатий к пострадавшим в критических обстоятельствах;

(4) всеобщее бедственное положение массы людей вынуждает их больше доверять друг другу и, прежде всего тем, кто активен, кто берет на себя труд по социальной реабилитации пострадавших, будь то обеспечение их предметами и услугами первой необходимости, трудоустройством. А также тем, кто открывает им мир новых возможностей и помогает найти ресурсы для реализации новых целей;

(5) катастрофа – это всегда дефицит ресурсов: материальных, информационных, структурных. Дефицит ресурсов заставляет людей использовать наличные ресурсы (запасы) более экономно и по-новому. Или вообще – переходить к использованию прежних ресурсов по-другому, или к поиску или разработке иных ресурсов вообще;

(6) на первый взгляд, мир пострадавшего суживается до неотложных мер по жизнеобеспечению. Но одновременно этот мир начинает быстро расширяться, так как помощь и ресурсы для реабилитации приходят извне и издалека, от совершенно незнакомых людей. Создаются трансграничные связи взаимопомощи и поддержки. Чем далее, тем более, стабильные связи родства и соседства вытесняются более разнообразной и мобильной сетью социальных связей;

(7) все это в совокупности толкает индивидов к общению-для-самоорганизации, в ходе которой люди не только быстрее и эффективнее восстанавливают привычную среду обитания, но, обмениваясь знаниями и опытом, наращивают и обогащают свой социальный капитал;

(8) более того, при возникновении и в ходе катастрофы эти ячейки самоорганизации, реальные или виртуальные, вынуждены замещать неповоротливые или неэффективные государственные службы и/или бездействующие бизнес-структуры, замещая их гораздо более эффективными собственными ячейками и связями; 

(9) пострадавшие видят, что эти, эмерджентно возникающие и мобильные сети помощи им действуют гораздо быстрее и эффективнее, чем привычная бюрократическая «вертикаль» одноразовой и унифицированной раздачи помощи  сверху. Тем самым, инициируется процесс социального сравнения;

(10) позже, когда люди, получив первую помощь и обретя некоторый навык самоорганизации в критических условиях, они начинают осознавать, что причины их бед были заложены в самом социальном порядке их существования. Осознание этих причин есть важнейший элемент их ментальной реабилитации и готовности к солидарным действиям;

(11) в большинстве из обозначенных выше случаев работает закон социального сравнения: что лучше (экономнее, быстрее, эффективнее): пассивная или активная модель социальной реабилитации. Это сравнение –еще один импульс для перехода от адаптивной модели поведения к активистской, инновационной;

(12) изменяется также национальный и наднациональный дискурс (что мы наблюдаем сегодня в Европейском союзе и США): от экспансии – к сжатию; от роста потребления – к экономии всех видов ресурсов; от централизации и унификации – к опоре на национальные ресурсы и присущие национальным культурам способам реабилитации.

В заключение, посмотрим, что общего между поведением людей в результате давления на них государства и его силовых структур и поведением массы людей в условиях природной или техногенной катастрофы.

Во-первых, это, как правило, мобилизация наличных сил и ресурсов индивидов для выживания в новых, критических обстоятельствах, а затем – и их изменения. Какая-то часть людей остается пассивной и ожидает помощи извне;

Во-вторых, это возникновение глокальной критической ситуации, для разрешения которой необходимо привлечение внимания и ресурсов, как местных, так и со стороны. Катастрофа, как и массовый митинг протеста, через СМИ становятся событием национального или мирового масштаба.

В-третьих, это стремление активного меньшинства к самоорганизации и выработке программы действий по выходу из кризиса.

В-четвертых, это сетевая организация того и другого.

В-пятых, это мобилизация людей, моральная или прямого социального действия, в результате которой общество начинает изменяться.

Наконец, в-шестых, это появление индивидуальных или групповых лидеров (активных ядер самоорганизации), ограничивающих давление силовых структур в первом случае и облегчающих и ускоряющих спасательные работы во втором.

13/01/2012