Н.С. Розов Стагнация социологии как выражение общего недуга российского обществознания

Розов Н. С., д.филос.н. проф.

СТАГНАЦИЯ СОЦИОЛОГИИ КАК ВЫРАЖЕНИЕ ОБЩЕГО НЕДУГА РОССИЙСКОГО ОБЩЕСТВОЗНАНИЯ
www.nsu.ru/filf/rozov/


Социальный престиж науки — функция ее достижений

Критическая рефлексия состояния отечественной социологии, посильным вкладом в которую является данная работа, предполагает фиксацию состояния, его объяснение и предложения по развитию. В статье Д.Подвойского [1] основной упор сделан на неприемлемо низкий социальный статус социологии в современной российском обществе, а главные причины видятся в подмене социологии демоскопией (всевозможными опросами без интерпретации и объяснения) и в социогуманитарной непросвещенности населения.

Не оспаривая эти тезисы, я постараюсь сдвинуть фокус внимания на более общие и более глубокие аспекты проблемы.

Действительно низкий престиж социологии в современной России, неведение относительно ее достижений даже со стороны тех, кто напрямую имеет дело с социальными явлениями и процессами (например, управленцев как в государстве, так и в бизнесе), почти повсеместное отождествление социологического исследования с опросами имеет много причин. Наверное, даже больше, чем число причин отсутствия звона колоколов в сельской церкви, согласно старинному анекдоту: когда местный поп назвал архиерею первую причину: «сломались колокола», тот благоразумно разрешил остальные не называть.

Таковой причиной для удручающего принижения статуса и престижа нашей социологии является попросту отсутствие значимых достижений, интеллектуальная стагнация. Чего же не хватает при известном обилии социологических книг, журналов, статей, исследований, факультетов, кафедр и центров, не говоря уже о дипломированных и остепененных специалистах?

Нет оригинальных, эмпирически обоснованных теорий, нет действительного развития даже заимствованных теорий, в нашей социологии нет такого самостоятельно получаемого теоретического знания, которое давало бы новое, нетривиальное и продуктивное видение окружающей социальной действительности, позволяло бы эффективно решать практические и новые исследовательские задачи.

Помимо пресловутых опросов есть еще один популярный жанр социологического дискурса — интерпретации. Они бывают очень разного качества, в том числе весьма высокого, когда сделаны специалистами в нескольких лучших центрах Москвы и Санкт-Петербурга, единичными мастерами в провинции, но никак не дотягивают до вышеуказанной планки. Интерпретации могут быть сколь угодно плотно «теоретически нагруженными» (обычно посредством заимствований из англосаксонской, французской и немецкой традиций), но они остаются «товаром разового использования», в отличие от самих теорий, которые дают общее видение и могут применяться к разным ситуациям снова и снова.

Заметьте, результаты одного опроса почти никогда не опровергаются результатами другого опроса. Таким же образом, никакая новая интерпретация не способна опровергнуть прежнюю интерпретацию. Эти весьма удобные для самих социологов «достоинства» приводят к совокупному системному эффекту для отечественной социологии: у нее нет ни причин, ни стимулов развиваться, она находится в состоянии перманентной интеллектуальной стагнации.

Выделяется ли социология в данном аспекте от других отечественных социальных и гуманитарных дисциплин? Нет, болезнь поразила все наше обществознание, а философию, пожалуй, еще в большей степени.[2]

Причины интеллектуальной стагнации

В другом месте я обобщил экспертные оценки текущего состояния не только социологии, но также политологии, экономики, демографии, геополитики, регионоведения, сделанные в рамках проекта «Мыслящая Россия»[3] . Вывод тот же: недуг интеллектуальной стагнации охватил практически все общественные науки[4].

Каковы же причины интеллектуальной стагнации? Разделим их на внешние, относящиеся к социальному бытию самих интеллектуальных сообществ и их окружения, и внутренние, относящиеся к образу мыслей, ментальным стереотипам, установкам и предубеждениям, «слепым пятнам» сознания и проч. (Если угодно, можно сопоставить внешние и внутренние причины с достопамятными «социальными и гносеологическими корнями»).

Многие внешние причины широко известны и проговорены, в том числе участниками проекта «Мыслящая Россия»:

•  инерция советской системы организации науки,
•  захват ключевых позиций академической номенклатурой, заинтересованной лишь в сохранении своего положения
•  отсутствие систематических дискуссий между разными позициями и школами,
•  слабость или отсутствие реального взаимодействия между фундаментальными исследованиями и прикладными разработками,
•  отрыв исследований (в НИИ) от преподавания (в университетах),
•  сугубо инструментальное отношение власти к социальным исследованиям («если не пиар нам, то секвестр вам»),
•  «партийность» и низкопоклонство научных журналов (своим и начальству — «зеленая дорога», чужим и безвестным проникнуть весьма трудно, беспристрастное рецензирование — редкость) и т.д.

Остаются актуальными более глубокие, неявные причины:

•  сохраняющаяся система дисциплинарного финансирования исследований, препятствующая межнаучной кооперации,
•  господствующая система оценки научного труда, стимулирующая регулярные публикации (на основе мелких исследований или вовсе при отсутствии таковых) и не стимулирующая долговременные, трудозатратные штудии,
•  устойчивое взаимное равнодушие российских исследователей, в результате чего новые идеи и направления не поддерживаются, не получают отклика и гаснут,
•  общая заниженность стандартов научной квалификации (особенно в провинции) и т.д.

Анализ внутренних причин интеллектуальной стагнации, проведенный Р.Коллинзом (утеря культурного капитала, комментаторское поклонение классике и погруженность в технические детали)[5] может быть прямо приложен к проблеме интеллектуального кризиса в современной России,[6] но при некоторых модификациях модели картина становится яснее.

Речь сейчас нужно вести не об утере ранее накопленных достижений (это было верно для обрыва традиции после «философского парохода» и «великого перелома» конца 1920-х гг.), а о том, что в сегодняшней России культурный капитал в социальных науках и философии практически перестал накапливаться. Каждая новая волна интеллектуальной моды (из тех же США, Франции и Германии) почти полностью смывает предыдущие волны и обесценивает ростки самостоятельных исследований. Постструктурализм, постмодернизм, социальный конструктивизм, анализ случаев, дискурс-анализ захватывают умы, дискредитируя прежние подходы. Разумеется, кроме широких сменяющих друг друга волн, есть также параллельное одновременное влияние разных европейских и американских школ мысли на отдельные российские центры, но здесь глухота к прошлому оборачивается глухотой к чужакам.

Комментаторское поклонение классике, ярко выраженное в советскую эпоху по отношению к «классикам марксизма-ленинизма», теперь сменилось комментаторством по отношению к новым модным зарубежным книгам и веяниям. Что встречается редко, так это чрезмерное внимание к техническим деталям. До этой фазы отечественные обществоведы, в том числе социологи, обычно не успевают дойти, поскольку их захлестывает новая волна интеллектуальной моды.



Антитеоретический консенсус — апология лености мысли

При всех этих многочисленных поворотах, как ни странно, сохраняется некая общая платформа, причем негативного характера. С упорством, достойным лучшего применения, философы, представители социальных и гуманитарных наук выражают свое презрение к «позитивизму», «мифам объективного знания», «линейности мышления», «абстрактным конструкциям», «кабинетной науке» и т.д. Вполне можно допустить частичное оправдание каждой инвективы, но я хочу обратить внимание на другое: вместе с грязной водой выбрасывают и ребенка — эмпирически подкрепленное теоретическое знание.

Соответствующую установку следует назвать широким антитеоретическим консенсусом. Именно ему была обязана бурным восторгом и до сих пор сохраняющейся популярностью книга Т.Куна «Структура научных революций»[7]. С тех пор утекло много воды, но антитеоретический консенсус среди социальных исследователей по-прежнему жив и процветает, переживая новые и новые накаты западных интеллектуальных мод.

Нельзя сказать, что данная методологическая установка — исключительно отечественное достояние. Те же постмодернизм и социальный конструктивизм постоянно направляют свои критические стрелы против теоретического подхода и объективности знания. Однако в более развитой и уравновешенной западной интеллектуальной среде такие позиции никогда не становились монополистами, им всегда противостояли приверженцы эмпиризма, логицизма, номологизма, научного реализма, натурализма, разного рода объяснительных и теоретических подходов. В России широким консенсусом стала именно антитеоретическая установка.

Заметим, что эмпиризм и «позитивизм» достаточно развиты в отечественной социологии, экономике, регионоведении, демографии, пусть даже сами исследователи, ведущие эмпирические исследования и получающие положительное (позитивное) опытное знание, не признаются в своих методологических склонностях. Чего нет в наших социальных науках (за весьма редкими исключениями), так это настойчивой воли к формулированию и проверке теоретических гипотез на основе эмпирических сравнений, обобщений и опоры на уже имеющееся теоретическое знание.

Антитеоретический консенсус — лучшее самооправдание отсутствия интеллектуального творчества и лености мысли. Однако, при такой исследовательской установке не спасет даже высокая креативность и ударное трудолюбие. Дело в том, что для опросов и интерпретаций нет никакого стимула для развития (см. выше). Он появляется только при создании общих операционализируемых теорий и попытках их опровержения и коррекции.



Заменители: «радость узнавания» и «разоблачение неадекватности»

Что же остается вместо этого? Наиболее распространенными представляются два взаимосвязанных явления (или как принято сейчас выражаться: «фигур речи»), которые я предлагаю назвать «радость узнавания» и «разоблачение неадекватности».

«Радость узнавания» — это основа той самой стратегии «съема», когда в местном материале удается обнаружить реалии, подходящие новым, модным и активно обсуждаемым понятиям в западной науке.

«Разоблачение неадекватности» — это привычные сетования на то, что западные понятия, в том числе классические и широко используемые, не имеют прямых (или вообще каких-либо) денотатов в российской действительности.

Общее в этих двух феноменах — сосредоточенность исследователей на операции интерпретирования теоретических понятий, операции важной, но частной и технической. Заметим, что оба этих феномена характерны, в том числе, и для добротных творческих работ авторитетных исследователей.



Успешная теоретизация как счастливое сочетание обстоятельств и практик

Итак, одной из главных внутренних причин интеллектуальной стагнации в современной России является широко распространенный антитеоретический консенсус. Хорошо известны все применяемые аргументы против «иллюзий» позитивизма, объективизма, сциентизма, натурализма, т.е., по сути дела, против общенаучного подхода к выявлению закономерностей и фиксации их в эмпирически подкрепленных теоретических положениях. Возобновление этого старого спора представляется бесперспективным, поскольку широкое распространение и воспроизводимость феномена антитеоретического консенсуса в социальных науках в мире и, особенно, в России имеет не столько рациональные и методологические, сколько более глубокие, обычно не проговариваемые, социальные и психологические причины.

Рассмотрим вначале общие характеристики и условия социальных исследований, а затем специфически российские.

Обычно приверженцы номологического подхода (К.Поппер и К.Гемпель — самые яркие авторы) представляли его как общенаучную обязательную норму, что вызывало у гуманитариев понятный протест. Я же постараюсь показать, что успешно используемый в естествознании подход является, скорее, счастливым сочетанием необходимых и достаточных компонентов, которое превратилось в обычную практику, получившую нормативный статус.

Получение нового теоретического результата — это изысканное блюдо, для изготовления которого нужны особые, специально предназначенные ингредиенты. Если же таковые по каким-то причинам не известны или не доступны, то блюда получаются гораздо менее вкусными, что также становится обычным и получает свое оправдание (рационализацию) в виде антитеоретического консенсуса.

Компоненты успешности теоретического подхода хорошо известны:

• Познавательная цель, направленная на исследование общих закономерностей, причин и механизмов динамики изменения явлений.
• Систематическое эмпирическое исследование разнообразия случаев динамики с целью выявления инвариантов.
• Опора в осмыслении выявленных инвариантов на теоретические результаты прошлых исследований (часто чужих и отдаленных).
• Формулирование общих гипотез, поддающихся операционализации.
• Сопоставление случаев с различными значениями заданных параметров и последующие выводы относительно гипотезы.
• Проверка эмпирической подкрепленности гипотезы другими исследователями на другом материале, при положительном результате — пополнение (аккумуляция) общепризнанных теоретических положений.

Теперь покажем, что буквально каждый компонент оказывается проблематичным в сфере социальных исследований.



Почему требуемые ингредиенты отсутствуют

Познавательная цель, направленная на исследование общих закономерностей, причин и механизмов динамики изменения явлений. Такие цели в социальных науках не ставятся, в первую очередь, в силу самого сложившегося антитеоретического консенсуса (таким образом, здесь есть усиливающая обратная связь), но имеются и иные причины. Для выявления общих закономерностей необходимо обобщение разных явлений, но в социально-исторической действительности эти явления происходят в разных местах и в разное время, поэтому познавательный доступ к ним весьма затруднен.

Данное препятствие не является непреодолимым. Западные ученые используют большой массив результатов по теме, ранее полученных другими исследователями, причем в некоторых областях (антропология, социальное развитие, экономика, политика) эти результаты даже объединены в обширные базы данных. При достаточном финансировании есть возможность организовывать исследования по единой программе в разных регионах и даже странах. Ясно, что возможности отечественных исследователей в данном аспекте, как правило, гораздо хуже. Поэтому работает принцип «виноград зелен».

Систематическое эмпирическое исследование разнообразия случаев динамики с целью выявления инвариантов. Здесь причины те же, но кроме внешней есть и внутренняя познавательная сложность: социальные реалии, конкретные обстоятельства и контекст, исторические корни изучаемых феноменов всегда разнообразны. Выработка и обоснование критериев допустимого отвлечения от различий, встраивание самих различий в методологию исследования — крайне сложная и кропотливая работа, не обещающая быстрого и яркого эффекта.

Поэтому зачастую выигрывает идеология идиографии и предметного эксклюзивизма, которая в пределе выражается примерно так: «мой материал исключителен; если когда-то и где-то происходило что-то подобное, то это поверхностные аналогии, не стоящие серьезного внимания; вместо поиска химеры «общих закономерностей» каждый должен детально и глубоко изучить только свой участок, сам не лезть на чужие и гнать со своего чужаков-теоретиков».

Опора в осмыслении выявленных инвариантов на теоретические результаты прошлых исследований (часто чужих и отдаленных). Прежде всего, проведем различение между «опорой на прежние теоретические результаты» и описанной выше «радостью узнавания». В последней исследователь подводит обнаруженное явление под известную (обычно модную западную) категорию. Опора на теоретический результат, разумеется, также предполагает множественные сопоставления явлений с понятиями, но этим не ограничивается. Прежний теоретический результат либо проверяется на новом материале, либо встраивается в объяснительную схему, что позволяет формулировать новые «надстроенные» общие гипотезы. Последние операции применяются крайне редко в большинстве социальных наук (может быть, за исключением таких математизированных областей, как экономика и демография). Общая трудность — слабая разработанность удобных компактных языковых средств представления нечисленных теоретических результатов и/или неумение пользоваться такими средствами[8]. В российских социальных науках положение усугубляется весьма малым (или вовсе отсутствующим) накоплением общезначимых теоретических результатов: не на что опираться и нечего проверять.

Кардинальной значимостью обладает использование ранее полученных теоретических суждений в последующих исследованиях в качестве основания, здесь пересекаются "территории" методологии и социологии науки. Почему же в одних областях (социогуманитарном познании) ученые склонны игнорировать прежние теоретические суждения, заявляя собственную альтернативную позицию, а в других областях (естествознании и математике) они зачастую берут такое суждение в качестве основания и продвигают дальше исследовательский фронт? Почему в одном случае чье-то теоретическое суждение воспринимается как препятствие, а в другом — как трамплин к новым собственным свершениям?

Представляется, что в корне данного различия лежат три тесно взаимосвязанных фактора: 1) воспроизводимость эмпирических фактов, подкрепляющих теоретическое суждение, 2) готовность исследователей проверять эту воспроизводимость, 3) эффективность применения подкрепленных теоретических положений в планировании и проведении новых исследований.

По всем этим критериям социальные науки проигрывают, причем в пункте 2 российская ситуация наименее благоприятна. Есть пути решения данной проблемы,[9] но здесь нет возможности углубляться в эту сложную область на пересечении методологии и социологии науки.

Формулирование общих гипотез, поддающихся операционализации. Разумеется, здесь также мешает идеология идиографии и предметного эксклюзивизма. Однако многие российские обществоведы любят делать обобщения. Нередко, отталкиваясь от анализа конкретного случая, они делают «интерпретации», а также весьма широкие выводы общефилософского, идейного и ценностного характера. Такие высказывания хороши для нравственного позиционирования автора, но обычно малопригодны для последующего развития науки. Требуется весьма большая работа над тем, чтобы общее теоретическое положение стало операционализируемым, Однако, у нас всегда неясно, возьмется ли кто-то когда-то за проверку тезиса. Точнее, общее равнодушие к чужим исследованиям, отсутствие традиции подхватывания и развития чужих идей говорит о том, что работа по операционализации тщетная, поэтому мало кто ею и занимается.

Сопоставление случаев с различными значениями заданных параметров и последующие выводы относительно гипотезы. Фиксация на одном случае никогда не даст теоретического результата просто потому, что такой материал не позволяет отчленить существенное от множества привходящих конкретных деталей и особенностей. Приверженность статистике (например, в экономике и социологии) накладывает жесткие требования на величину выборки, количественную измеримость величин, что всегда ведет к значительному упрощению модели. Провальным, особенно в отечественном обществознании, оказывается средний уровень — теоретический и эмпирический анализ небольшого числа специально отобранных случаев для проверки гипотез. По-видимому, здесь совместно действуют факторы конфликтной поляризации «качественников» и «количественников», отсутствия ярких образцов исследований (блестящие классические работы Баррингтона Мура и Теды Скочпол[10] о случаях социальных революций до сих пор не переведены и мало кому известны), общее недоверие гуманитариев к логике и логическим методам анализа причинности.

Проверка эмпирической подкрепленности гипотезы другими исследователями на другом материале, при положительном результате — пополнение (аккумуляция) общепризнанных теоретических положений. Поскольку общие операционализируемые гипотезы не формулируются, то и проверять нечего. Однако, я подозреваю, что и при появлении оных ситуация бы не изменилась. Когда Р. Карнейро опубликовал статью о происхождении государства, десятки антропологов вплотную занялись эмпирической проверкой и многие выступили с опровержениями теории стесненности, которые затем тот же Карнейро использовал для ее обогащения и развития.[11] Вероятно, нечто подобное имеет место в нашем естествознании, но в социальных науках ничего, даже отдаленно схожего, не происходит. Почему?

Кроме вышеуказанных факторов действует еще один: провинциальность российских социальных наук стала самопрограммируемой (ср. с известным эффектом самоисполняющегося пророчества). Мы сами привыкли думать, что в российской социальной теории ничего нового и оригинального появиться не может, поэтому никто и не будет инвестировать время и силы для проверки (тем самым, поддержки и популяризации) теории соотечественника. Периферия осознала себя периферией и уже поэтому останется ею на долгое время.

Почему же тогда не проверять теории, поступающие из западных интеллектуальных центров? Здесь оказывается настолько сильным соблазн «разоблачения неадекватности», что вкупе с идеологией идиографии и предметного эксклюзивизма они дают предсказуемый и бесперспективный результат: «тамошние теории, конечно, очень интересны, но у нас все совсем другое, поэтому теории эти не применимы и проверке не поддаются».



Выход: саморазвитие через идейный экспорт

Негоже фиксировать болезнь и не предлагать лечения. Разумеется, обширный список внешних и внутренних причин требует разноплановых действий по множеству направлений. Здесь укажу только, как можно преодолеть главный, с моей точки зрения, тормоз интеллектуального творчества — антитеоретический консенсус.

Нравится нам или нет, но геокультурные зоны интеллектуального престижа[12] лежат вовне России — на Западе. С этой реальностью приходится считаться, более того, нужно знание данного факта использовать. Важное следствие: российские исследователи и исследования получают наибольший престиж на родине, будучи признаны на Западе.

Прорвать антитеоретический консенсус нельзя методологической полемикой, но можно — высоким престижем теоретических работ. Чтобы такие работы были поняты и признаны на Западе, они должны трактовать (развивать, обогащать, либо опровергать) признанные и наиболее активно обсуждаемые западные же теории и модели.

Первой практической задачей становится составление перечней теоретических положений в каждой предметной области для эмпирической проверки (излюбленную нами методологическую и чисто теоретическую критику, увы, мало ценят). В свое время я предпринимал попытку составить такой перечень взаимосвязанных положений для микро‑, мезо- и макросоциологии, [13] но понимаю, что это лишь первый небольшой шаг в требуемом направлении.

Далее «дело за малым»: начать и кончить теоретико-эмпирическое исследование, в результатах которого должны содержаться сильные и подкрепленные данными утверждения относительно известных в соответствующей западной науке теорий и моделей, затем приложить большие усилия для публикации результатов в наиболее авторитетных отечественных и, главное, западных журналах, добиваться включения своих идей и результатов в западные дискуссии, после этого — пропагандировать и расширять такого рода исследования в России, привлекать молодежь.

Трудно? Очень. Но без этих усилий можно смело прогнозировать, что даже редкие появляющиеся в России исследования не получат резонанса, авторы их уедут за рубеж или уйдут из науки, антитеоретический консенсус будет, как и сегодня, править умами, интеллектуальная стагнация продолжится.

Весьма любопытно, получит ли эта статья какой-либо содержательный отклик от социологов? Будут ли вопросы такого рода обсуждаться и на каком уровне на грядущем юбилейном Конгрессе?

Вы можете обсудить эту статью в форуме.

www.nsu.ru/filf/rozov/

Примечания


[1] Подвойский Д. Социология как наука "без лица" //Полит.ру. http://polit.ru/science/2008/10/01/dpodvoiski.html

[2] Розов Н.С. Философия и теория истории. Книга 1. Пролегомены. М.,2002. Раздел 7.1. Кризис и трансформация философии. С.570-571.

[3] Мыслящая Россия. Картография современных интеллектуальных направлений. М., 2006.

[4] Розов Н.С. (Не)мыслящая Россия: антитеоретический консенсус как фактор интеллектуальной стагнации // Прогнозис, 2007, 3.

[5] Коллинз Р. Социология философий: глобальная теория интеллектуального изменения Новосибирск, 2002.655-659.

[6] Розов Н.С. О «Социологии философии» Р.Коллинза и об интеллектуальной стагнации // Вестник Российского философского общества. 2001, 2. С.118-124.

[7] Кун Т. Структура научных революций. М.: Прогресс, 1977.

[8] Систематическая инвентаризация методических, логических, языковых и графических средств была проведена в книге: Разработка и апробация метода теоретической истории. Новосибирск, Наука, 2001. Часть II

[9] Розов Н.С. Возможные ли «быстрые открытия» и накопление знаний в социальных науках? // Макродинамика: закономерности геополитических, социальных и культурных изменений. Вып. 2 Новосибирск, Наука. 2002.

[10] Moore B. Social Origins of Dictatorship and Democracy. Boston: Beacon Press, 1966. Skocpol Th. Social Revolutions in the Modern World. Cambridge Univ. Press, 1994. Skocpol Th. States and Social Revolutions. New York: Cambridge Univ. Press, 1979. См. также: Розов Н.С. Философия и теория истории. Раздел 4.3. Социальные революции и распад государств: реконструкция исследовательской программы Т.Скочпол. С.230-251.
[11], Carneiro, R. A Theory of the Origin of the State // Science. 1970. Vol. 169. P.733‑738. Carneiro R. The Circumscription Theory: Challenge and Response // American Behavioral Scientist. 1988. №31. P.497 - 511. См. также: Розов Н.С. Философии и теория истории… Раздел 4.2. Происхождение государства: реконструкция исследовательской программы Роберта Карнейро. С.206-230.

[12] Collins R. Civilizations as Zones of Prestige and Social Contact // International Sociology. 2001. Vol. 16(3). P.421-437.

[13] Розов Н.С. Философия и теория истории. Книга 1. Пролегомены. М.,2002.Глава 8.