Выдающаяся личность в эпоху кризиса и застоя

Гинзбурга ВЛ памяти 111109

Выдающаяся личность в эпоху кризиса  и застоя

Ушел из жизни крупнейший российский ученый-физик, акад. Виталий Лазаревич Гинзбург. Нобелевский лауреат, удостоенный многих других правительственных и международных премий и наград. Имеет ли этот уход какое-то отношение к нам, социологам? Ведь он был физиком: это другая наука, другие принципы.

Да наука другая, а вот принципы отношения к своему делу, к людям и обществу – общие. То, что в нашей терминологии именуется этосом ученого (понятие, введенное Р. Мертоном). Постараюсь подтвердить этот тезис не только своими личными впечатлениями – мне посчастливилось общаться с этим удивительным человеком в  1980-х гг., но прежде всего фактами его биографии.

Прежде всего ВЛ был не только выдающимся ученым нашей страны, но и гражданином. Будучи физиком-теоретиком, он реально работал на укрепление ее обороноспособности и сохранение мира. Некоторым «сохранение мира» сегодня кажется чем-то устарелым, относящимся к прошлой эпохе. Сомневаюсь и весьма! Место глобальных войн заняли множество региональных и местных войн и конфликтов, чаще всего «замороженных»; само понятие войны трансформировалось, но от этого войны не стали более «мирными». Интересуемся ли мы, социологи, сохранением мира? Или считаем, что на это есть дипломаты и военные? А ведь современные газовые, рыбные, равно как и «гуманные», то есть точечные, войны суть остроконфликтные формы социальных отношений.

Но в гражданственности ВЛ была и другая, не менее сильная сторона: он резко, с отчаянным упорством боролся против самых разных, в том числе клерикальных, форм лженауки, против  шарлатанства и всего того, что не может быть подтверждено научным экспериментом, верифицировано опытом. Компьютеризация и гуманизация общества – не одно и то же. Вернуться в пещеры, говорил ВЛ, можно и с карманными компьютерами. Наука, по Гинзбургу, была борьбой за истину.

В науке ВЛ, вслед за Ч. Дарвиным, Г. Спенсером, И. Павловым, В. Вернадским и многими другими, в течение десятков лет был приверженцем одной фундаментальной проблемы. Нет, конечно, были и ее ответвления, и прямые «задания сверху», но всегда существовала и продолжалась его любимая магистральная тема. Можем ли мы это сказать о себе? Мне возразят: мир стал столь текучим («текучая модернити», по З. Бауману), что социологу приходится все время перестраиваться. Верно. Но тот, кто знаком с историей отечественной науки, знает, какая бешенная гонка была тогда, в 1930-50-80-х гг. Одинаково плохо быть прикованным всю жизнь к одному месту работы и жить «короткими перебежками», от дверей одного учебного заведения к другому.

Возразят и по-другому: так то же физика, там каждый год открывали что-то новое. А что в нашей науке, если только ученый окончательно не закуклился в кругу любимых теорий и стереотипных лекционных курсов, разве глобальный мир, в котором мы уже давно живем (что еще раз показал текущий кризис, когда любой чих на американской бирже или просто цифра месячного колебания безработицы в США, обваливает наши фондовые рынки), не несет нам каждый день что-то новое, не предсказанное, рискованное?

И вот тут я перехожу к третьему удивительному свойству ВЛ: его семинару, в котором за 50 лет прошло более 1700 заседаний, и всегда при полном зале! Мы часто горюем, что у нас не сложились научные школы. Да, это так. То, что иные мои коллеги называют школой ленинградской или новосибирской, это все же не школы, а скорее различия, обусловленные местом и временем. Школа – это прежде всего лидер, вокруг которого группируется, нарастает дискуссионный, а потом и научный коллектив, живущий долго во времени. Тамм, Ландау, Гинзбург и ученые их  масштаба на своих семинарах и дискуссиях собирали критическую массу мыслителей, откуда потом постепенно вырастали принципы и подходы научного анализа и этика самих исследователей. Эпистемологию, как показал Мертон еще в 1940-гг., невозможно просто сконструировать, она тоже рождается эмпирически и только потом оформляется как система  научных правил и этических норм.

Несомненно, 1700 заседаний семинара, которыми бессменно руководил ВЛ, сегодня в нашей среде и представить невозможно. Но все же примеры были. Был студенческий семинар в Историко-архивном институте, которым руководил в течение полувека акад. РАО, проф. С.О. Шмидт. Были знаменитые 47 пятниц Б.А. Грушина, которые и до сих пор являются непревзойденным примером. А ведь это был семинар только по одному проекту! Наконец, был в 1980-х гг. Гуманитарный семинар при Президиуме АН ССР.

Кстати, об Академии. Гинзбург мыслил ее как организацию гражданского общества, где принципиальную, если не центральную, роль играет независимая научная экспертиза. В перестройку эту идею поддерживали, если мне не изменяет память, В. Шейнис, А. Фурсов и другие уважаемые гуманитарии. Хотя АН СССР была государственным учреждением, в ее структуре активно действовали многочисленные научные Советы и временные комиссии, бывшие фактически ячейками гражданского общества. Это были организации «перекрестного опыления», преодолевавшие дисциплинарные размежевания внутри науки. И семинар Гинзбурга, несомненно, был лидером среди них. Где они сейчас? Далее, во всем мире (а у нас только в нескольких теоретических журналах естественнонаучного профиля) высокий уровень научного сообщества, независимо от отрасли знания, поддерживается жесткой независимой экспертизой статей (т.н., peer reviewers), поскольку эти публикации являются, помимо всего прочего, основанием для закрепления приоритета идей и концепций их авторов. Знаю по собственному опыту, сколь трудно прохождение  этого экспертного скрининга.

Еще одно соображение по поводу семинара как научного института. Или обучающего? ВЛ, да и не только он, доказали, что обучать научному ремеслу можно и в стенах высоко ученого заведения. Я ничуть не собираюсь противопоставлять НИИ и вуз. Дело тут в другом. При огромной загрузке студентов и принципиальном различии в «упаковки» знаний в процессах дидактического обучения, даже по каноном Болонской системы (у студента все равно вырабатывается алгоритм: «выучил–сдал–забыл»), и проблемно-ориентированного накопления знаний и мышления в процессе работы над исследовательским проектом, этот разрыв трудно преодолим.

Гинзбург был гражданином, для которого судьба РАН и науки в целом были его непосредственным делом, личной заботой. Он не стеснялся писать письма Президенту В.В. Путину, другим высоким государственным деятелям. Приведу цитату из его последнего интервью: «Чиновники в России любую идею загонят в гроб. Вот четыре условия, которые необходимы для нормальной научной работы: зарплата, оборудование, жилье и быстрота» (Известия, 10.11.2009. С. 4). Не странно ли: быстрота? – Нет, ничуть. Мы могли бы работать именно гораздо быстрее, зная, что средства по гранту можно тратить уже в феврале (а не в сентябре, когда полевой сезон практически закончился!), не ждать тендеров на  расходные материалы, иметь возможность маневрировать даже теми мизерными суммами, которые мы получаем и т.д. и т.п.

Но может быть, еще более важно, что ВЛ думал о судьбе своей науки после его окончательного ухода. В 2001 г., незадолго перед тем, как он ушел с поста руководителя семинара, он выпустил препринт «Недодуманное, недоделанное» (НГ, 10.11. 2009. С.16). Это вопрос и ко всем нам: каков итог нашей работы (что мы оставляем после себя) и что мы «недодумали, недоделали»?

Чисто человеческие качества ВЛ, были не менее высоки, чем профессиональные. Он был прост и абсолютно доступен для всякого, кто был готов сформулировать свою идею, мысль, мнение. Его энциклопедические знания сочетались с простотой мысли и открытостью собеседнику. Когда-то по наивности, я спросил другого уважаемого ученого – математика акад. В.И. Смирнова: «Вы, наверное, много пишете за письменным столом?» Каково же было мое удивление услышать: «Нет, и завтра, и послезавтра я буду сидеть в библиотеке и читать труды Эйлера». Совсем не случайно их старший коллега, акад. В.И. Вернадский, не только считал для себя необходимым изучать историю науки, но про тех своих старших коллег, кто ушел в мир иной, он писал не некрологи, а критические обзоры их научных достижений. Еще более интересно, что параллельно Вернадский писал хроники своего времени, надеясь написать социальную историю России и СССР за 100 лет. Напомню, что наш выдающийся социолог Ю.Н. Давыдов говорил: «История социологии и есть социология».

Последнее. По моему глубокому убеждению, только личности, подобные ВЛ, которые одержимы жаждой познания и просвещения, «тянут» за собой и воз науки, и коллег, и студентов, и общественное мнение. Их сегодня в России осталось очень немного, этих выдающихся людей, которые к тому же часто вынуждены идти против течения. «Человеком быть трудно», говорил Гинзбург. Альтернатива, предложенная научному сообществу З. Бауманом – «или башня из слоновой кости» или «все на продажу» – продолжает быть актуальной. Однако Гинзбург всей своей жизнью опровергал ее. «Новая Газета» о нем написала: «Он был великим гражданином России. Но не сегодняшней, не вчерашней – завтрашней». Не могу с этим согласиться: он был человеком «на все времена». Именно такие люди, как Виталий Лазаревич Гинзбург, – истинные инициаторы перемен, «модернизаторы», если угодно, причем далеко не только в физике. Так давайте же будем прислушиваться к ним, хотя бы иногда.

Яницкий О.Н.